Узел связи. Из дневника штабного писаря - Михаил Поляков

Что касается питания, то меню у нас хоть и довольно однообразное, но сытное. На первое чаще всего дают молочный суп на разведённой сгущёнке с макаронами, а на второе – картошку с тушёнкой. Других овощей кроме картошки, считающейся очень практичной в хранении, почти нет. Разве что иногда меню ненадолго пополняется какими-нибудь консервированными помидорами или огурцами. Однако в отличие от части, порции здесь очень велики, к тому же можно брать добавку. Если не наешься на обеде, можно и просто, зайдя в столовую, спросить у поваров банку тушёнки или сгущёнки.

Распорядок дня Узла похож на тот, по которому живёт и часть: встаём мы в шесть утра, в семь строимся на развод, а в полвосьмого расходимся по работам. Но вот исполняется он совсем иначе. В части всё надо делать бегом: только дневальный крикнул «Подъём!» как рота начинает суетиться, сотни босых ног ударяют по полу, солдаты в суматохе кое-как одеваются, наматывают портянки и сразу бегут в туалетные комнаты, чтобы успеть умыться и побриться до сержантской проверки. Здесь же никакой спешки нет и в помине – нас или растолкает смена телеграфистов, вернувшаяся в казарму после дежурства, или разбудит кто-нибудь из ребят, проснувшихся пораньше других и успевших глянуть на часы. Солдаты постепенно начинают продирать глаза, потягиваться и шевелиться. Слышатся первые сонные голоса, и кто-нибудь сквозь зевоту ворчит на дежурного, убежавшего за веником и не закрывшего за собой дверь, из-за чего помещение уже успело наполниться клубами сизого морозного пара. Затем мы, дрожа от холода, выползаем из палатки и, давя сапогами образовавшуюся за ночь хрупкую плёнку льда на жидкой грязи, выстраиваемся в очередь к умывальникам. Вода тут большая драгоценность, и потому хватает её не на всех. Ещё стоя в очереди, ребята обыкновенно подхватывают с земли выпавший за ночь снег и утрамбовывают его в мыльницы, а у умывальника натирают им лицо и отмывают руки. Успевшие умыться и побриться уходят от кранов бодрые и довольные, остальные же кое-как насухо скребут щёки бритвами и, накинув на плечи бушлаты, бредут обратно в палатку, переругиваясь глухими злыми голосами. После этого, часам к семи, казарма выстраивается на развод, на который вместе с женщинами, офицерами и прапорщиками собирается около пятидесяти человек. Тут обыкновенно сразу же отпускают дежурных, готовящихся на смены, дизелистов, линейщиков и женщин. Остальных же распределяют на хозяйственные работы – кого-то назначают в наряд по столовой – чистить картошку и таскать кастрюли, кого-то определяют в ремонтную мастерскую, ещё кого-то на пост у входа на территорию. Самой же тяжёлой работой, из-за которой постоянно возникают ссоры и споры, считается рубка дров для топки столовой и жилых помещений. На неё регулярно направляется около семи человек, и это назначение никогда не обходится без пререканий – каждый пытается доказать, что сейчас не его очередь, что он ходил в прошлый раз, кто-то ссылается на другие неоконченные задания, ещё кто-то даже прикидывается больным. Работа эта действительно адская. Сначала солдаты должны получить дерево, которое прибывает по железной дороге, расположенной в полукилометре от базы. Туда выбирают обычно самых сильных ребят, которые должны сгрузить брёвна с состава, причём сделать это безо всяких посторонних приспособлений, вроде верёвок и домкратов. Хорошо если дерево привозят уже попиленное, но бывает и так, что из вагонов надо доставать целые огромные стволы деревьев, которые ребята и всемером с трудом поднимают. Возле поезда всегда собираются несколько групп бойцов со всего лагеря, которые наперегонки выбирают и сгружают сырьё для своих подразделений. Начинается суматоха – все толкаются, ругаются, а порой и дерутся из-за хорошего бревна. И при этом не зевай – смотри под ноги! Ступишь не так, заденешь не то, и какая-нибудь соскользнувшая невзначай огромная колода размозжит тебе ступню, вывихнет колено, а то и вовсе отхватит ногу – такие случаи бывали. А ещё умудрись в этой суете выбрать материал сухой и крепкий, годный в работу. Бывало же и так, что с огромным трудом достав со дна вагона какую-нибудь старую, поросшую мхом сосну, и потратив часы на доставку её на территорию группировки, солдаты выясняли, что все хлопоты были впустую – дерево снаружи твёрдое и крепкое, внутри оказывалось трухой. И тогда вся группа с руганью и проклятиями, несмотря на вечерний час и почти полную темноту, возвращалась к составу обратно. Перевезя сырьё на базу, его кое-как распиливают на отдельные бруски при помощи двуручной пилы, а после рубят топорами. Это дело очень трудоёмкое и почти всегда солдаты сначала скидывают шапки, затем – бушлаты, и, наконец, несмотря на то, что у нас тут уже снег выпал, остаются с голыми торсами. За смену обычно нарубают от семи до десяти поленниц, которых хватает на двое-трое суток.

Я на эту работу не хожу, о чём, кстати, часто сожалею – и тут я оторван от людей. Но и у меня есть чем заняться – в качестве адъютанта Сомова я должен следить за чистотой его кабинета. Он, кстати, устроился очень хорошо, фактически превратил голую и холодную кашээмку, оставленную его предшественником, в уютную квартирку. У него тут уже и телевизор появился, и приёмник откуда-то взялся, и даже компьютер ему по знакомству привезли из штаба. На койке постелено цветастое домашнее одеяло, на журнальном столике стоит ваза с конфетами, а на пол он даже где-то достал ковёр. Всё это я должен каждый день протирать, драить, выбивать, потому что на Узле повсюду такая грязь, что каждый, кто ни зайдёт в штабную кабинку, обязательно приносит на сапогах целые комья её. Также мне нужно заливать солярку в печку и приносить из столовой так называемый продуктовый набор для начальника Узла – две банки тушёнки, сгущёнки и порезанный ломтями хлеб на случай, если Сомову захочется перекусить. В остальное время я сижу за компьютером и работаю над составлением разных распоряжений, планов и мероприятий. Ну а самое главное – заполняю журнал боевых дежурств – главный наш документ, на основе которого, собственно, начисляются боевые. По вечерам же меня обыкновенно назначают на телефонный коммутатор. Это занятие довольно простое – сидишь и перенаправляешь телефонные звонки из одной части группировки в другую, а иногда соединяешь кого-нибудь из офицеров и с самой Москвой. Мне бы это быстро надоело, но интересно то, что смена на коммутаторе состоит из двух человек, и мне часто приходится дежурить с разными людьми, что очень радует меня в моём одиночестве. Чаще всего мне в напарницы назначают одну из двух хмурых престарелых прапорщиц – Аникееву или Лимонову. Убедившись, что я разбираюсь в работе, они благополучно свалили свои обязанности на меня, а сами всю смену гоняют чаи да разгадывают кроссворды. Но иногда приходит и молодая телефонистка – Ира Федоровская, маленькая брюнетка с пушистыми распущенными волосами и зелёными глазами. Ей двадцать четыре года, служит она недавно, и ещё не успела наполниться обычным для контрактников снобизмом по отношению к солдатам. Вот с ней мы частенько болтаем на разные темы. Девушка она довольно образованная, окончила у себя в Сибири (она из Иркутска) музыкальную школу по классу гитары, любит классическую музыку. Она часто расспрашивает меня об университете, да и сама очень жалеет, что не пошла учиться. Иногда интересуется у меня – буду ли я оканчивать учёбу когда вернусь из армии, кем хочу работать, ну и всё в этом духе.

Знаю, о чём тут можно подумать, но видов на неё я, конечно, не имею и иметь не могу, да и смешно это. За ней, кажется, ухаживают наши офицеры. Два или три раза заходил Катин, который то заносил ей банку ананасов, то какие-то московские журналы. С Сомовым я её тоже пару раз видел.

Расскажу об отношениях, которые у меня тут сложились с сослуживцами после приезда. С солдатами пока всё хорошо, конфликтов никаких не было, да и как я говорил, все слишком дорожат своим положением здесь, чтобы доводить дело до ссор.

С офицерами тоже всё нормально. Катин, которого я считал рутинёром и которого опасался, оказался довольно спокойным и разумным человеком. С солдатами он напорист, говорит с вызовом, смотрит так, как будто они все ему должны что-то. Но оказалось, что этот его тон – просто особенность, которую надо учитывать. Иногда почти кричит на тебя: «Где ты тут поставил запятую, я тебе сказал, перенести надо!» Ты теряешься, путаешься, а он только масла подливает: «Да что же тебя, бестолочь, баран тупой, ничему не учили что ли!» Кажется, уже всё, сейчас до ручки дойдёт и тебя ударит чем-нибудь. Но видит, что ты совсем уже запутался, останавливается, успокаивается, и терпеливо всё заново начинает объяснять. Впрочем, вижу я его редко, он по большей части бродит по узлу связи, распоряжаясь работами и нарядами. Говорят, кстати, что он не дурак выпить, и когда не находит собутыльника, пьёт в одиночку, закрывшись у себя в машине.